Железный крест - Страница 53

А сейчас ему стало по-настоящему скучно. Надо было пойти с ребятами. Он уже поднялся было со скамейки, как увидел выходящего из двери школы Маттиаса. За ним тащилась эта девка, Мия, за которой почему-то все бегали. Ему она никогда не нравилась. Трусливая и приторная блондинка, вовсе не в его вкусе.

Он прислушался, о чем они говорят. Точнее, говорил один Маттиас, а Мия слушала, широко раскрыв накрашенные глаза. Они подошли, и до Пера донесся обрывок разговора. Маттиас, очевидно, настолько был поглощен стремлением трахнуть Мию, что даже не заметил Пера.

— Ты бы только видела, как побелел Адам, когда повернул стул! Я-то тут же понял, чем дело пахнет, и говорю Адаму — ничего не трогай, преступники могли оставить след!

— О! — восхищенно воскликнула Мия.

Пер засмеялся потихоньку. Маттиас, гад, похоже, добьется своего. У нее наверняка уже трусы мокрые.

— И знаешь, никто, кроме нас, не решился… Все трепались, а как до дела дошло… одно дело — трепаться, другое — взять и залезть…

Тут Пер не выдержал. Он вскочил со скамейки, бросился на Маттиаса со спины и повалил на землю; сел ему на спину, вывернул руку так, что Маттиас закричал от боли, и схватил за волосы. Приподнял голову и стукнул об асфальт. Мия завизжала и бросилась в школу за помощью, но Перу было наплевать — он продолжал колотить Маттиаса головой об асфальт.

— Чтоб не болтал, сука! Чтоб не болтал! Чтобы знал, что где болтать!

От злости у Пера потемнело в глазах. Единственное, что он видел, — кровь, которая потекла на асфальт, и это опьяняло его все больше. Он не старался сдержать ярость, он наслаждался ею, примитивное чувство самца-победителя росло в нем, пока не заполнило все существо. Он продолжал орать и бить об асфальт голову уже потерявшего сознание Маттиаса, пока чья-то сильная рука не оторвала его от безжизненного тела.

— Ты что, одурел?

Пер обернулся и увидел разгневанное лицо учителя математики. Из окон школы торчали любопытные физиономии, вокруг уже собралась небольшая толпа.

— Ты что, одурел? — еще раз крикнул математик, гневно и недоуменно глядя ему в глаза.

Пер равнодушно отвернулся. Теперь ему было все равно.

Он долго стоял и смотрел на фотографии в холле. Так много замечательных мгновений! Так много любви… Их, его и Бритты, черно-белая свадебная фотография. Они выглядят на ней гораздо серьезнее, чем были на самом деле. Бритта с новорожденной Анной-Гретой на руках — это он снимал. Он прекрасно помнил, как, нажав кнопку затвора, отложил камеру и в первый раз принял у жены крошечное тельце. Бритта без конца напоминала, чтобы он поддерживал головку, но он почему-то и так знал, как держать младенца. Он вообще принимал гораздо более активное участие в уходе за ребенком, чем это было в обычае в то время. Теща даже ругала его: не мужское это дело — менять подгузники и купать малышей! Но он продолжал — у него все эти процедуры не вызывали никакого внутреннего протеста, наоборот, воспринимались совершенно естественно. К тому же он считал несправедливым, что Бритта одна должна тянуть лямку по уходу за малышами. Три дочери. Они хотел еще, но третьи роды были куда труднее предыдущих, и доктор, взяв его под руку, отвел в сторону и сказал, что Бритте больше рожать не стоит. Она тогда заплакала и стала извиняться, что не сможет подарить ему сына. Он смотрел на нее с удивлением — ему никогда не приходило в голову желать чего-то еще. В окружении своих четырех девочек он чувствовал себя богаче, чем того можно желать. Ему не сразу удалось убедить ее в этом.

А сейчас объектов любви стало намного больше. Девочки нарожали внуков, и они оба, и Бритта, и Герман, помогали им, чем могли. Ему опять пришлось демонстрировать умение обращаться с младенцами — они приходили на помощь детям по первому зову. Теперь все так трудно — и семья, и работа, и дети… И он, и Бритта были счастливы, что для них нашлось место в жизни дочерей. А теперь появились и правнуки. Пальцы у него, конечно, не такие ловкие, как раньше, но с этими новыми памперсами «вставай и топай» он справлялся великолепно. Он невольно покачал головой. Куда ушли годы?

Он поднялся в спальню и присел на край кровати. Бритта уснула после обеда. Сегодня был очень плохой день. Она его не узнавала, ей казалось, что она в доме своих родителей, спрашивала о матери. Потом в глазах ее появился ужас, и она спросила: «А где отец?» Он гладил ее по голове и раз за разом убеждал, что отец умер много лет назад, что он ей уже не опасен.

Герман погладил руку Бритты, лежащую поверх одеяла. Морщинистая, как и у него, с возрастными пигментными пятнами, однако ногти по-прежнему длинные и элегантные. Розовый лак… Он улыбнулся. Бритта всю жизнь была немного тщеславной, с годами это не ушло, ну и что? Она всегда была красива, и он за пятьдесят пять лет брака ни разу не посмотрел на другую женщину.

У нее зашевелились веки — наверное, снится что-нибудь. Как бы ему хотелось проникнуть в ее сны. Жить там, в ее сновидениях, и притворяться, что все как всегда. Что ничего не изменилось.

Сегодня она в полном расстройстве сознания говорила о том, о чем они давным-давно условились даже не упоминать. Но по мере того как мозг ее разрушался, все ограничения исчезли, открылись все клапаны. Стены, которые они возвели вокруг своей тайны, зашатались и рухнули. Эта тайна… она постепенно вплелась в ткань их жизни и стала невидимой. Он расслабился, почти забыл.

Ничего хорошего в том, что Эрик ее навестил, не было. В результате его визита осталась трещина, которая все время расширялась. И Герман не удивится, если в один прекрасный день их тайны хлынут через эту трещину мощным потоком и унесут с собой все вокруг, в том числе и их самих.