Железный крест - Страница 48

Он успокаивающе ей улыбнулся и был вознагражден — она наконец перестала раскачиваться.

— Да… Они просто оставляли мне конверт с деньгами на комоде раз в две недели. По средам.

— У вас был свой ключ?

Лайла покачала головой.

— Нет. Они оставляли ключ под ковриком, и я оставляла там же. После уборки.

— Как получилось, что вы все лето не убирались в доме? — Паула задала самый важный и, пожалуй, единственный вопрос, имеющий хоть какой-то смысл.

— Я думала, что… не знаю, может, они нашли кого-то еще. Я пришла, как обычно, а ключа под ковриком нет. Постучала — никто не отвечает. Потом позвонила — мало ли что бывает, может, я не поняла, может, они забыли. Никто не ответил. Аксель-то, старший, уехал на лето, это я знала — он каждый год уезжал. А тут и младшего нет… ну, я и подумала… он, думаю, тоже уехал. Мало ли что? Уехал и уехал… я еще разозлилась — за кого он меня принимает? Нахал, думаю, сказать-то мог, чтобы я не бегала туда-сюда. А тут вот оно что… Теперь-то я понимаю… — Она скорбно опустила глаза.

— И вы ничего такого не заметили, что показалось бы вам странным? — Теперь настала очередь Мартина задавать вопросы.

— Нет. — Она быстро замотала головой из стороны в сторону. — Ничего такого… Я бы заметила.

— А вы можете назвать дату, когда вы пришли и не нашли ключа под ковриком? — спросил Патрик.

— Еще бы не могла! Это был мой день рождения. Я еще расстроилась — надо же, невезуха! Я-то думала, получу деньги и куплю себе что-нибудь… — Она замолчала, очевидно, посчитав, что они и без нее знают, когда она родилась.

— И какое же это было число? Я имею в виду, ваш день рождения.

— А, ну да… что это я… семнадцатое июня. Это уж точно. Семнадцатое июня. Я к ним два раза приходила — нет ключа и нет. И на звонок не открывают. Вот я и подумала — либо забыли сообщить по старости, что уезжают, либо так, не посчитали нужным… Кто я им? — Она пожала плечами — дескать, то и дело натыкаешься на подобное хамство.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Патрик. — Это очень ценная информация.

Он протянул руку для рукопожатия и вздрогнул — рука ее была вялой и холодной, как дохлая рыба.

— И что скажете? — спросил Патрик по дороге в отдел.

— Думаю, мы с достаточно большой вероятностью можем утверждать, что Эрик Франкель был убит между пятнадцатым и семнадцатым июня, — официально сказала Паула.

— Согласен… — Патрик на большой скорости взял поворот и едва не столкнулся с мусоровозом.

Водитель успел погрозить ему кулаком, а Мартин в ужасе схватился за сиденье.

— Тебе что, права на Рождество подарили? — спокойно спросила Паула.

— О чем ты? — оскорбленно возразил Патрик. — Я прекрасно вожу машину.

— Еще бы! — ехидно расхохотался Мартин и повернулся к Пауле. — Знаешь, я хотел заявить Патрика на эту программу, «Худшие водители Швеции». Но потом подумал, что если Патрик там появится, никакой конкуренции не будет. Программа потеряет зрительский интерес.

Паула фыркнула.

— О чем ты бормочешь? — Патрик разозлился. — Сколько часов мы с тобой провели в машине! Хоть одна авария? Хоть одно происшествие? Вот именно! Чистый оговор!

Он повернулся к Мартину и сверкнул глазами, в результате чего чуть не въехал в зад затормозившему перед ним «саабу».

— I rest my case, — почему-то по-английски резюмировал Мартин.

Всю оставшуюся дорогу до отдела Патрик дулся, но скорости не превышал.

После встречи с отцом его не оставляла злость. Франц всегда так на него действовал. Впрочем, нет. Не всегда. В детстве над злостью преобладало разочарование. Разочарование, смешанное с любовью, которое с годами перешло в ненависть. Челль прекрасно понимал, что эта ненависть руководит всеми его поступками и на практике получается, что именно отец и управляет его жизнью, но сделать ничего не мог. Достаточно было вспомнить, что он пережил, когда мать потащила его к сидящему в тюрьме отцу. Холодная, серая, безликая комната для свиданий. Отцовские попытки заговорить с ним, попытки показать, что он не просто наблюдает за его взрослением из-за решетки, а принимает в нем активное участие.

Со времени последней отсидки отца прошло уже много лет, но это вовсе не значило, что он стал лучше. Умнее — да, но не лучше. Он пошел другим, более изощренным путем. А Челль, что и следовало ожидать, выбрал свой путь — прямо противоположный отцовскому. Он писал о националистских ксенофобских организациях с такой свирепой яростью, с таким гневом и презрением, что имя его стало известно далеко за пределами газеты «Бухусленец», где он числился корреспондентом. Он часто летал из Тролльхетена в Стокгольм — его приглашали на телевизионные дебаты. Он говорил о разрушительной сути неонацистских движений, о том, каким способом общество может и должно им противостоять.

В отличие от многих других полемистов, которые с отвечающей духу времени политкорректностью предлагали пригласить на эти дебаты самих неонацистов для, так сказать, открытой дискуссии, Челль придерживался твердой линии — их не только нельзя никуда приглашать, их вообще не должно быть. Они не имеют права на существование. Каждое их действие должно встречать мощное и решительное противодействие, и где бы они ни появились, им нужно немедленно указать на дверь. Этой нечисти не место среди нормальных людей.

Челль припарковал машину у дома своей бывшей жены. На этот раз он даже не позвонил — бывали случаи, когда жена, узнав о его приходе, нарочно уходила. Он не стал полагаться на случай — долго сидел в машине в полутора сотнях метров от ее дома. Когда она наконец подъехала, вышла из машины с двумя бело-зелеными пакетами «Консума» и скрылась в подъезде, он переставил машину поближе и постучал. Она открыла дверь, и лицо ее мгновенно приобрело устало-скучающее выражение.